Т2-24. Франкенштейн/М-21. Оба сильно пьяны, Франкенштейн начинает подшучивать над М-21, насчёт неопытности того. М-21 собирается доказать обратное и начинает приставать к Франкенштейну, в итоге тот его сам нагибает. Оба остаются довольны.
Комментарии
-
-
04.09.2012 в 17:37*левый читатель*
-
-
13.07.2014 в 13:17*левый читатель*
присоединяюсь (")(^/.\^)(")
-
-
26.01.2017 в 23:53Из лаборатории Франкенштейн решил удалиться ровно в тот момент, когда во второй раз пролил реагент, в этот раз — на записи о предыдущем инциденте. Приведя лабораторию в образцовый порядок после случившегося конфуза и бросив рабочий халат в корзину, он направился наверх- в жилую часть дома. Однако, смутное беспокойство неотступно терзало душу ученого. А также терзались его разум и тело, и, кажется, даже Копьё ощущало общую тревогу владельца.
А как же возможно быть спокойным, когда его дорогого Мастера утащили в гости эти шумные необузданные дети? Да еще и на всю ночь! Что это вообще за ночные посиделки? Этим детям мало сидится днем, или плохо - вечером? Что? Что, спрашивается, они там будут делать? Играть в игры, в которые Рэйзел играть совершенно не умеет, и подвергать его бесценное тело варварским наказаниям после каждого проигрыша? Или вновь и вновь расстреливать на экране монитора его игрового персонажа и потешаться над его неумением запомнить, какой кнопкой нужно стрелять, а какой идти?
Воображая все эти страдания, Франкенштейн не находил себе места. В какой-то момент привлекательной показалась идея вернуться в лабораторию и что-нибудь аккуратно взорвать или закрыться в тренировочной комнате и хорошенько подырявить там стены. Еще привлекательней была мысль выскользнуть на балкон, пробежаться по крышам до квартиры Шинву и лично убедиться, что с Мастером все в порядке, вот только подсматривание в чужие окна по ночам, было, в его понимании, занятием весьма сомнительным. Да и Рэйзел не одобрил бы. В темноте гостиной Франкенштейн обессиленно уселся на диван и спрятал лицо в ладонях.
- Да здравствует определенность, - раздался поблизости флегматичный голос.
М-21... На удивление, ученый даже не вздрогнул. Интересно: и давно ли он научился так быстро привыкать к бывшим боевым противникам, которые потом стали союзниками, гостями и почти членами семьи?..
Мягко щелкнул включатель и комнату залил рассеянный свет.
- Не спится? - Франкенштейн отбросил с лица волосы и воззрился на опирающегося о дверной косяк мужчину.
- Спасибо, не жалуюсь, - ровно отчитался тот. - Как раз собирался. Да тут появились вы, господин Директор, и принялись метаться по комнате, словно лев в клетке. Дорогу переходить вам в этот момент не хотелось, - закончил он, криво усмехнувшись.
- Извини, не хотел пугать, - попытался отшутиться ученый.
Было заметно, что М-21 уже открыл было рот, чтобы поддержать эту невинную перепалку, но вдруг оборвал сам себя и неожиданно спросил:
- Чаю?
Франкенштейн непонимающе уставился на мужчину. На глаза тому, как обычно, падали серые пряди, так что взгляд прочитать было сложно, но слова были сказаны миролюбиво. Да и вообще сейчас обычной напряженности в нем, кажется, совсем не ощущалось. В домашних штанах и нательной майке, вместо ставшего уже привычным строгого костюма охранника; с дымящейся кружкой в руке...Такой Двадцать Первый выглядел непривычно расслабленным, очень домашним и слишком голым. Хотя, пожалуй, как раз так и полагается выглядеть нормальным людям в такое время, а не фанатично звенеть пробирками, мыслями пребывая совершенно в другом месте.
- Погоди, - окликнул Франкенштейн мужчину, который уже развернулся в сторону кухни. - Сегодня я предпочту что-нибудь покрепче. - Сказав это, он поднялся с дивана и направился в сторону ряда поблескивающих на полке за стеклом бутылок. - Составишь мне компанию?
М-21 помедлил с ответом.
- Ну… если мой доктор не возражает…
- Нет. «Твой доктор» спрашивает, что ты будешь?
За долгие годы Франкенштейн незаметно для себя собрал великолепную коллекцию алкоголя в домашнем баре, вот только использованием все пренебрегал, обычно расслабляясь в лаборатории, а не с бокалом, а красивые бутылки с громкими именами на этикетках и дорогим содержимым продолжали призывно поблескивать боками и набирать стаж.
- Пожалуй, то же, что и ты, - судя по звуку, М-21 прошел в гостиную и расположился на диване.
- Хороший выбор, - промурлыкал Франкенштейн. Ответом ему послужило ироничное фырканье, которое не обидело, а только позабавило ученого — уже очень и очень давно никто не позволял себе подобных вольностей с уважаемым господином директором. Безукоризненная вежливость, восхищенные взгляды, смешки по этикету — вот что он видел ежедневно. После всего этого общение с М-21, который не смотрел на него как на божество во плоти, позволял себе спорить, дерзить и вот такими бессовестно-наглыми звуками и жестами комментировать его, Франкенштейна, высказывания казалось особенно живым. В его присутствии можно было отпустить себя, можно полыхать темной аурой, когда злишься, можно отпустить колкость и знать, что с тобой охотно вступят в перепалку. С ним можно просто забыть на время о контроле и выбраться из брони того идеального образа, в который сам себя загнал, приспосабливаясь к существованию в человеческом обществе. И за это Франкенштейн испытывал благодарность.
Ученый нередко слышал, что в нем много не от мира сего. Да, так и было. Пребывая в оществе Мастера и Благородных он отчасти перенял их отстраненность и холодную заботливость по отношению к людям. Но в то же время, и человеческое из него не совсем вытравилось. И это человеческое, простое и дикое периодически рвалось наружу и требовало выхода, порой, так же непреодолимо, как Темное Копье жаждало его крови. Вот только человека, способного выдержать «человеческие» проявления характера Франкенштейна, до сих пор не находилось. А теперь вот появился — сам, и искать не пришлось, и сейчас сидел на диване, дожидаясь его возвращения. Не совсем человек, строго говоря, но от этого его присутствие не становилась менее ценным.
Остановив свой выбор на старом-добром шотландском виски, ученый на протокольные два пальца наполнил стаканы и, захватив с собой бутылку, направился обратно. Попутно он перехватил изучающий взгляд Двадцать Первого, который тот поспешил перевести на янтарную жидкость в предложенном ему стакане. Франкенштейн присел рядом и пригубил напиток - горький огонь приятно лизнул грудь изнутри, согревая с первого глотка. Великолепное ощущение... Свободной рукой ученый расстегнул верхние пуговицы рубашки и, откинув голову на спинку дивана, принялся закатывать рукава рубашки, словно понемногу выбираясь из кокона напряженности.
Тем временем, М21 осторожно знакомился с алкоголем, который ему прежде пробовать не доводилось. Ни вот конкретно этот, ни какой-либо другой. Выбрасывая из лаборатории в жизнь неудавшиеся, но выжившие образцы, никто не снабжал их какой-либо информацией о собственном теле. Что можно делать - чего нельзя, чем питаться - чего избегать, - ничего этого им не говорили. Выполняй порученные задания и старайся не сдохнуть. По крайней мере, до тех пор, пока не выполнишь — вот и все напутствия. А когда твое тело разрушается само по себе, и ты вынужден глотать кромбелевские пилюли только для того, чтобы не разложиться заживо, как-то не особо тянет пускаться во все тяжкие и разрушать себя еще дополнительными экспериментами с выпивкой или наркотой. Если бы Франкенштейн спросил, М21, наверное, просто взял и выложил бы это, как на духу. И еще, возможно, рассказал бы, как страшно бывало от выворачивающей наизнанку боли, когда он приучал себя обходиться без таблеток. И еще страшней было видеть, как эта боль скручивает твоего товарища... И после этих слов было бы стыдно за свою слабость. Поэтому он был даже благодарен за то, что Франкенштейн не спросил. Как выяснилось, он вообще хоть и был той еще занозой, но умел быть очень чуткой и тактичной занозой.
Доверившись его выбору, М-21 сделал глоток. Запах у жидкости оказался резкий, можно даже сказать, что неприятный, вкус — и того хуже: обжигающая горечь. Единственное, что показалось интересным — это ощущение тепла, прокатившееся волной по горлу и угнездившееся где-то в животе.
- Ну вот. У нас тоже вечерние посиделки, - довольно выдохнул рядом закончивший разбираться с пуговицами Франкенштейн.
- Половина третьего ночи, - констатировал М-21.
- М? - ученый резко повернул голову и краем глаза успел заметить то, что ему совершенно точно не полагалось видеть. Нет, М-21 не закашлялся, не подавился и не скривился, но в то же время совершенно очевидно стало, что с крепким алкоголем он встретился впервые. Эта тихая сосредоточенность на собственных ощущениях была почти интимна, и Франкенштейну на мгновение даже стало стыдно за этот подсмотренный момент. Но в то же время наблюдать за таким М-21 было интересно. Да и в любое другое время — тоже... Уж ученый знал себя как никто другой, и уже давно благополучно успел избавился от дурной человеческой привычки лгать самому себе, поэтому открыто признавал, что Двадцать первый вызывает у него интерес. Чтобы отвлечься от этих мыслей, ученый залпом осушил свой стакан и потянулся наполнить по новой, кивком приглашая и мужчину повторить.
-
-
26.01.2017 в 23:54Франкенштейн мельком глянул на часы — время и впрямь было давно уже не вечернее. В голове снова мелькнула тревожная мысль: что там происходит дома у Шинву, и как это воспринимает Мастер.
- Твой Мастер сейчас, наверное, очень доволен собой, - задумчиво ответил М21, получив из рук ученого новую порцию янтарного зелья. Франкенштей нахмурился — неужели он задал вопрос вслух? - Он же не догадывается, что все его старания по освобождению твоего дома от армии шумных засранцев хотя бы на один вечер прошли зря, - продолжил меж тем мужчина.
Прозвучало язвительно и до обидного похоже на правду. Под таким углом ситуацию ученый еще не рассматривал. Вообще-то, по большому счету, он совсем никак ее не рассматривал, а просто носился со своим беспокойством из угла в угол. Впору было выругать себя за такую недогадливость, Двадцать первый-то вот, в отличие от него, сообразил, что к чему. А он сам даже не понял того, что Рэйзел так проявил о нем заботу. В груди у Франкенштейна стало горячо - теперь не только от виски, но и от величайшей благодарности. Он чуть было вслух не пробормотал: «Ах, Мастер...», но вовремя одернул себя, бросив поверх края стакана быстрый взгляд на М-21, который, кстати... Неожиданная догадка заставила ученого широко усмехнуться.
- Так значит, ты поэтому спать не ложился? - Двадцать первый от такого вопроса застыл. Он отчаянно старался ,держать лицо, но в целом выглядел он, как воришка, пойманный за руку во время совершения преступления, но твердо намеренный отрицать всякие нелепые обвинения. - Тоже переживал за меня? - продолжил весело обличать Франкенштейн. - Дожидался, чтобы выслушать и успокоить?
- Ага, конечно... - попытался так же широко ухмыльнуться в ответ М-21. - И следил, чтоб чайник не остыл.
- Оу...- сузил глаза блондин, нахально разглядывая и поддразнивая мужчину. - У этой усмешки привкус смущения.
Настроение Франкенштейна стремительно улучшалось, и он даже затруднился бы ответить, что поспособствовало этому больше: беспокойство о нем со стороны двух, самых близких ему в данный момент существ или вид М-21, подрастерявшего свое язворечие от подобной провокации. Хотелось подразнить его еще хоть немного.
- В очередной раз поражаюсь твоей заботливости, - сладким голосом пропел Франкенштейн, остановив руку за мгновение до того, как та потянулась бы игриво потрепать мужчину по волосам. И тут же добавил совершенно серьёзно. - А чего сам ко мне не спустился и не отчитал?
- Да иди ты... - попытался беззлобно отмахнуться М-21, прихлебывая янтарную жидкость. Однако, мысленно он и сам отметил, что был если и не смущен, то растерян. И тем, что его поймали на беспокойстве, словно на проступке, и тем, как потеплели щеки в ответ на подколки по этому поводу, и странными перескакивающими интонациями Франкенштейна и своей неспособностью это смущение и растерянность полностью скрыть. А вот именно это уже немного злило. Ведь, если уж честно признавать, он действительно ждал. И даже не столько из-за беспокойства, сколько из-за эгоистичного желания побыть рядом с другим человеческим существом. Не в шумной компании детей, от которой хочется побыстрей скрыться, и не втроем с Рэйзелом, в присутствии которого все происходящее вокруг превращается в священнодействие. А просто побыть рядом с живым человеком, как, бывало, они сидели с М-24. Двадцать первый никогда не нуждался в других людях, помимо единственного друга. Но теперь, лишившись его, он иногда остро ощущал холодную пустоту одиночества. Да, видимо, глупо было думать, что сегодня он сможет хоть ненадолго заполнить эту пустоту компанией ученого – тот предпочел склянки и мониторы.
- Нет, серьезно, - Начал ученый, глядя в лицо М-21, наполовину скрытое спадающими пепельными прядями. Благодарность согревала изнутри, и он не хотел, чтобы его слова сочли за насмешку. Устав безуспешно ловить взгляд Двадцать первого, он протянул руку и развернул его лицо к себе, придерживая за подбородок.
- В следующий раз, - пристально глядя в серые глаза продолжил он, чуть подавшись вперед для убедительности. - Можешь вытащить меня оттуда и натыкать носом в мои заблуждения.
Краткое мгновение М-21 изучал его взглядом, а затем коротко хмыкнул:
- Я учту.
Дыхание, коснувшееся ладони заставило Франкенштейна осознать, что он все еще не убрал ее от чужого лица. И что ему хотелось бы провести большим пальцем по шраму, пересекающему линию губ, и что горяча кожа под его пальцами приятно-горяча. Да, «этот» интерес к подопечному у него тоже был, правда, Франкенштейн никогда не планировал его проявлять. Странно, но в то же самое время Двадцать первому казалось, что это пальцы Франкенштейна пылали жаром, почти обжигая, однако, попыток освободиться он не предпринимал - неприязни это прикосновение не вызывало. И еще ему было любопытно, чем закончится эта странная игра в гляделки, но он же и не выдержал первым.
- Учту, что я теперь еще и нянька, – весело прищурившись добавил он и отклонился назад, ненавязчиво уходя от прикосновения.
- Знаешь, - задумчиво протянул Франкенштейн, убирая руку и делая щедрый глоток скотча. - Очень сложно поверить, что ты вообще был … «плохим парнем».
- Это почему, - удивленно моргнул М-21. От этих все более и более непредсказуемых поворотов беседы у него уже слегка мутилось в голове — незнакомое и непривычное ощущение.
- Ну, - развивал тем временем свою мысль Франкенштейн. - Если не принимать во внимание твой поганый характер и острый язык, у тебя нет никаких отрицательных атрибутов.
- Убийства и похищения детей, конечно же, не в счет, - не удержался от ремарки Двадцать первый.
- Молчать, - ласково оборвал возражения Франкенштейн и продолжил. - Смотри сам. Наркотики не принимаешь, не куришь, пить не умеешь, даже на школьниц не заглядываешься... Целоваться-то хоть умеешь?
М-21 нахмурился.
- Что же это вы, господин директор... на работу уже приняли, а собеседование устраиваете только сейчас.
Сама по себе эта скрытая насмешка над его неопытностью не была ни грубой, ни оскорбительной. Так себе насмешечка, на слабые три балла из пяти. Но Двадцать первого кольнула обида, настолько внезапно и жгуче, что он сам этому удивился. Он поднялся с дивана, намереваясь уйти и отметил, что комната подозрительно поплыла перед глазами. В тот же момент его крепко ухватили за запястье — второй раз за вечер Франкенштейн нарушал границы его личного пространства.
- Это же не профессиональные требования, - примирительно усмехнулся ученый, утягивая Двадцать первого обратно на диван даже ближе, чем они находились до этого. - Это, скажем так, исключительно, мое личное любопытство.
Мысли Двадцать первого неопределенно дрейфовали и упорно не складывались ни в один подходящий ситуации ответ. Он только что попытался позорно сбежать от глупого стыда, при этом его маневр оказался разгадан в мгновение ока и предотвращен. Оставалось еще только припозориться каким-нибудь совершенно дурацким ответом. Поэтому М-21 молча подался вперед и припечалал губы Франкенштейна жестким поцелуем-прикосновением. Тот удивленно замер. Его раньше, случалось, затыкали поцелуем, набрасывались на него вот так же, без предупреждения. Но всегда этот акт был переполнен эмоциями: горячая злость, отчаянная страсть, жажда, влечение, вожделение... Этот же поцелуй был начисто лишен даже малейшего намека на чувственность. Не было в нем ни игривости, ни флирта, ни, даже ответа вызов. Единственным, что читалось в нем, было, пожалуй, «отъебись». И это же читалось в потемневшем взгляде М-21, который и не подумал закрыть глаза, а, наоборот, в упор изучал реакцию ученого, все сильнее и сильнее сминая его губы. Это было ново - так Франкенштейна прежде не целовали. Когда давление стало почти болезненным, Двадцать первый, очевидно, посчитал демонстрацию оконченой и разорвал контакт, не спеша, однако отстраняться.
- Удовлетворено любопытство?- тихо осведомился он на выдохе, задевая губы Франкенштейна своими, и вот это невесомое прикосновение внезапно пробежалось по нервам ученого будоражащим разрядом.
- Отчасти, - так же, негромко в губы ответил он, возвращая при этом случайную ласку и откровенно получая от этого удовольствие. Он был бы не против задержаться так еще немного, возможно, податься еще немного вперед и сделать ее более осязаемой, но М-21, как-то судорожно облизнув губы, поспешил вернуться на свое прежнее место, оставив легкий привкус разочарования и ощущение томления.
Между тем Двадцать первый прислушивался к собственным ощущениям и некоторые физиологические симптомы вызывали у него, мягко говоря, удивление. Ему казалось, что воздух в помещении постепенно нагревается, от этого ему самому было откровенно жарко, лицо, казалось, заливало краской, а во рту пересохло. Чтобы хоть как-то приглушить эту странную жажду, он поспешно залпом осушил свой стакан, и, поставив пустую тару на стол, нетерпеливо глянул на хозяина дома, ожидая, что тот наполнит его по новой. Франкенштейн отстраненно умилился подобной наглости, но поспешил выполнить требуемое, отметив, что бутылка опустела уже более, чем наполовину. А еще он отметил, что движения М-21 стали несколько резкими и нерассчитаными.
-
-
26.01.2017 в 23:55Мужчина в ответ издал презрительный смешок, немного съехав вниз на диване и располагаясь более расслабленно.
-Это в вашем мире, господин Директор, существует такое понятие, как личная жизнь.
Франкенштейн мысленно поморщился. Все же это насмешливо-официальное «господин Директор» проходилось по нервам. А вот, например, формулировка «мой доктор» весьма ласкала слух.
- На том дне, где мы ползали не до таких тонкостей. Вот тело напрокат тебе в любой подворотне могут предложить, если о цене договоришься.
- О, - изогнул красивую бровь ученый, скользя взглядом по разомлевшему Двадцать первому. – И часто тебе доводилось…пользоваться услугами «проката»?
Продолжение: «Или предоставлять?»- в последнее мгновение застряло в горле. Вслух такое озвучивать не следовало. Да, ему, Франкенштейну, нравилось то, что он видит, глядя на М-21, его влекло к нему вполне опредененное и сейчас уже окончательно сформулировавшееся в голове желание. И вполне логично предположить, что, наверняка, находились и другие, кто хотел этого упрямого наглеца уложить под себя – за определенную плату или по обстоятельствам. Вот только, зная характер того, за подобное предложение можно было и трансформированными когтями по горлу получить. Ученый усмехнулся своим мыслям и нервно сглотнул.
- Бывало...- пробормотал между тем объект фантазий, расфокусировавшимся взглядом блуждая непонятно где.
И впрямь, бывало. Точнее, у него — было. Однажды. Шлюх-то он снимал нередко, вот только не для использования по прямому назначению, а для М-24. Это был самый простой способ раздобыть живого человека, которого не хватится никто, кроме сутенера, да и тот горевать не станет, а поспешит найти замену. И труп, выпитый досуха, опознавать никто не придет... У самого М-24 хреново получалось — с его-то устрашающей фигурой, а вот с Двадцать первым шли охотно, порой даже предлагались откровенно за бесценок. Он же отводил их к напарнику и тактично удалялся, оставляя того трапезничать. А возможно — и не только. Случалось, что его и самого снять пытались. И однажды он даже согласился и в тот раз с удовольствием слушал, как незадачливый клиент вопил, захлебываясь собственной кровью и хрипами, пока М-24 не свернул ему шею.
А в тот самый раз - который «однажды» - ему попались близняшки, и они согласны были «вдвоем по цене одной». Не делая различий между ними и не спрашивая вымышленных имен, М-21 молча толкнул одну в темноту съемного номера к Двадцать четвертому, а сам остался перед закрывшейся дверью со второй. Целоваться они, конечно, не стали, а девица в темноте проулка молча толкнула его к холодной стене, опустилась на колени и расстегнула ремень на его брюках. М-21 не знал о своих «до», но «после» лаборатории это была его первая женщина, и он до сих пор помнил, как поразился влажной теплоте её рта и подламывающему колени удовольствию, заставляющему то судорожно царапать стену за собой, то запускать пальцы в чужие волосы, прижимая крепче. Он даже заплатил ей - одной по цене двух - потому что знал, что с сестрой им больше не работать.
Вынырнув из воспоминаний, М-21 отметил, что они сыграли с ним недобрую шутку, оставив с тянущим напряжением внизу живота прямо перед сверлящим взглядом Франкенштейна. Чтобы хоть как-то урыться он него, М-21 поспешил спрятаться хотя бы за стеклянными гранями стакана, однако не расчитал движения и тонкая струйка жидкости потекла из уголка рта по подбородку и Двадцать первый раздраженно стер ее тыльной стороной ладони.
- Хотите грязных подробностей, господин Директор? – внезапно не то спросил, не то предложил М-21, прищуриваясь, чтобы поймать лицо «господина директора» в фокус и ощущая, что у него в голове поселился рокочущий океан со вздымающимися волнами.
- А если хочу? - так же спросил-ответил Франкенштейн, протягивая вперед руку и аккуратно касаясь шеи М-21, стирая оставшиеся забытими янтарные капли. Тот не стал протестовать, а наоборот, немного откинул голову, открываясь прикосновениям и пряча взгляд за светлыми ресницами.
- Хочешь, - с кривоватой усмешкой уверенно заявил он. Как зачарованный, Франкенштейн скользил пальцами по бледной коже, пользуясь немым позволением поглаживал подушечкой большого пальца линию челюсти, подбираясь к губам, которые М-21 неосознанно периодически облизывал, смачивая слюной.
- Хотя…, - севшим голосом заметил ученый. - С твоими представлениями о поцелуях, не могу даже представить, о каких «грязных подробностях» ты мог бы мне поведать.
Словно по щелчку включателя М-21 распахнул томно прикрытые до этого глаза, перехватил ласкающие пальцы ученого, отстраняя их от себя, сел прямо и напряженно, и даже, словно, вмиг протрезвел.
- Так… И чем был плох поцелуй?
Что за тон? Померещилось, что ли? Франкенштейн бросил острый взгляд на сидящего напротив мужчину: сведенные на переносице брови, глаза сощурены, губы напряжены… боже мой, да кое-кто, кажется, обижен! Но неужели же этот наскок всерьёз считался поцелуем? Насколько же неопытным нужно для этого быть? Очаровательно. Франкенштейну внезапно захотелось рассмеяться, порадовавшись собственной догадке, и в то же время в груди образовалась какая-то голодная пустота.
-Нет-нет-нет,- борясь с растягивающей губы улыбкой, поспешно запротестовал он, чувствуя, что балансирует на какой-то непонятно-волнующей грани между сумасшедшим пьяным озорством и чем-то другим… тоже сумасшедшим и пьяным. – Я не говорю, что он был плох! Просто он был... - ученый с веселым вызовом посмотрел прямо в наливающиеся грозовой темнотой глаза. - Буду честным. Если бы умение целоваться было профессиональным требованием, ты бы не прошел.
В этот раз М-21 заткнул его яростно и зло. Кажется, он даже взрыкнул, резко оседлав колени ученого и притянув его к себе обеими руками за волосы. Во второй раз это было более напористо, агрессивно, ярко и невероятно жарко. Франкенштейн только успел вцепиться в его плечо и тут же чуть не отдернул руку – до того оно показалось горячим. М-21 буквально пылал. Обидой, злостью или возбуждением – не понятно, но заразительно. И в этот раз он кусался. Ученый шумно выдохнул, когда острые зубы сжали его нижнюю губу, и удивленно распахнул глаза, чтобы встретиться с изучающе-вызывающим совершенно поплывшим взглядом. Глядя в упор, наблюдая за реакцией М-21 чуть потянул его губу зубами и в каком-то странном жесте потерся носом о нос, затем слегка прикусил подбородок, шею и снова прижался к губам, потираясь о них.
Франкенштейн осознавал, что Двадцать первый невероятно пьян. Вот почему он так горяч, дерзок, послушен в чужих руках и при этом чертовски возбужден. В-принципе, как и сам ученый. М-21 навалился, прижался, почти вплавляясь в тело Франкенштейна, крепко сжав его бедра коленями — не давая ни малейшего шанса скрыть ответное возбуждение. Мышцы на обнаженных руках вздулись, удерживая голову ученого в одном положении, словно ожидая, что тот будет сопротивляться. Но тот и не думал возражать, он позволял творить с собой все, что вздумается и сам пользовался возможностью трогать всё, да чего дотягивались его руки — широкие, но не огромные плечи, шею под пепельными прядями, напряженную спину и - помедлив немного — обнажившуюся поясницу и крепкие ягодицы. В ответ на это прикосновение М-21 замычал в поцелуй и откровенно потерся о пах Франкенштейна, вырывая у того судорожный вздох — стояло у обоих как в первый и последний раз. М-21 слегка отстранился и удивленно-расфокусированным взглядом посмотрел вниз, словно удивившись их общему состоянию. Франкенштейн воспользовался моментом и потянул вверх его майку — двадцать первый, выпутав пальцы из золотистых локонов, покорно поднял руки, давая себя раздеть.
У Франкенштейна поплыло в голове. Он наслаждался видом содеянного, видом припухших губ и бледного румянца на щеках М-21. Обычно холодный, как металл, язвительный, напряженный, словно пружина на взводе, недоверчивый, скупой на слова и эмоции. Этот самый М-21, растрепанный и распаленный сейчас сидел у него на коленях, позволял раздевать себя, позволял прикасаться к себе, позволял, кажется, все, что могло бы прийти Франкенштейну в очень-очень пьяную голову.
В голову услужливо пришло то, чего смутно-тянуще хотелось уже давно: Франкенштейн мягко опрокинул мужчину на диван, накрывая собственным телом, и сдавил пальцами челюсть, принуждая приоткрыть рот. Когда его язык прошелся по губам и скользнул между ними, М-21 ошалело распахнул глаза и замер, однако освободиться не попытался. И такая покорность заводила сильнее самых разнузданных ласк. Некая часть сознания Франкенштейна ещё пыталась контролировать ситуацию. Так. Остановиться. Не сунуть язык в самую глотку, не прикусить губу, не прижать к себе, сжимая волосы на затылке. Это же не какая-то случайная любовница, а М-21, который, что бы он там ни говорил, очевидно, ни с кем ни разу не целовался. Запрокинь ему сейчас Франкенштейн голову и засунь язык в глотку – у того, наверное, сердце остановится. Сильное сердце, которое сейчас так громко билось прямо под его ласкающими руками…
Поэтому Франкенштейн целовал осторожно, изучающе с удовольствием отмечая, что партнер начинает неумело подражать его действиям, и что он уже каким-то чудом расстегнул все пуговицы на франкенштейновой рубашке и пытается стянуть ее с плеч ученого. С неохотой отстранившись, мужчина поспешно избавился от нее и вновь прильнул - кожа к коже - к своему почти-уже-любовнику.
-
-
26.01.2017 в 23:55- Это уже не поцелуй, - рвано выдохнул он, жмурясь и блуждая ладонями по покрытой испариной спине. - А сексуальное домога-а-а-ах...
Темнота под закрытыми веками всколыхнулась, когда рука Франкенштейна оказалась в его штанах и прошлась по члену. Не жестким выверенным движением, как те, которыми торопливо приводишь себя к разрядке в душе, а легким скользящим прикосновением. Вопросом. Игрой. Лаской. Кончиками длинных красивых пальцев, медленно, едва касаясь – от основания вверх и снова вниз, таким же невесомым касанием. Но эти дразнящие движения словно вытягивали что-то из самой глубины, из низа живота, из позвоночника. Какую-то дрожь, которой не ощущалось физически, но которая прежде таилась где-то внутри, а сейчас словно блуждала в поисках выхода. Океан в голове М-21 тоже отзывался на зов этих пальцев, накатывая и отступая в такт неспешным движениям. И точно так, как все внутри него тянулось навстречу, отзывалось на эти касания, так и сам М-21, незаметно для себя подавался бедрами вперед, вслед незамысловатой ласке смутно осознавая, что его сегодня, вот прямо сейчас поимеют на этом самом диване. И поимеет мужчина. И что это, по идее, должно быть весьма болезненно. Но этим мужчиной был Франкенштейн, который сейчас делал с ним невероятно приятные вещи. После такого, можно будет и потерпеть…
А Франкенштейн не торопился. Словно кот, который уже поймал мышь и точно знает, что ей никуда от него не деться. Да, пожалуй так он себя и чувствовал: большим, разнежившимся, возбужденным и очень пьяным котом. Поначалу он еще немного колебался – все-таки пьяный секс с, гипотетически, девственником, был не лучшей идеей. Общее снижение чувствительности вследствие опьянения и сомнительное согласие по той же самой причине… Однако пары прикосновений к напряженному члену Франкенштейну хватило, чтобы понять, что с чувствительностью у М-21 полный порядок, и согласие свое он выражал довольно активно, толкаясь в его ладонь и сжимая бедра коленями.
Не прекращая дразнить Двадцать первого внизу, ученый принялся ласкать губами его шею. Тот, совсем потерявшись в ощущениях, выгибался в его руках, стараясь прижаться, податься навстречу, одновременно и его рукам, и губам. Франкенштейн, откровенно, получал удовольствие, дразня и изматывая его. Но этого было слишком много для неподготовленного, не знавшего ласк тела. В голове у М-21 начался настоящий шторм, напряжение в паху было почти болезненным и требовало разрядки. В попытке поторопить любовника он принялся судорожно расстегивать брюки Франкенштейна. Тот одобрительно замычал ему в шею и подался бедрами навстречу ищущей ладони. На мгновение Двадцать первый растерялся, ощутив в руках горячую влажную тяжесть чужого члена, но как раз в этот момент Франкенштейн, в свою очередь, прекратив невесомо поддразнивать, крепко охватил его и быстро задвигал ладонью.
М-21 старался копировать его движения и ритм, периодически соскальзывая пальцами с влажной длины, срываясь с ритма, но тут же подстраиваясь вновь, жадно ловя воздух пересохшими губами. Франкенштейн видел, что взгляд у того совсем расфокусировался, чувствовал ладонью дрожь и яростную пульсацию и понимал, что надолго Двадцать первого не хватит и останавливать его, пытаясь оттянуть разрядку было бы для того почти мучением. Он и сам был почти на пределе.
Быстро перевернув любовника на живот, Франкенштейн вздернул его бедра, заставляя встать на колени, приподняв задницу.
Озадаченный резкой сменой положения М-21 на секунду вынырнул из предоргазменной лихорадки, чтобы тут же, судорожно цепляясь за подлокотник дивана, бурно кончить в ладонь Франкенштейна, лишь ощутив горячее скольжение чужого влажного члена между ягодиц. Мгновенно обессилев от накрывшего оргазма, все еще выплескиваясь толчками, М-21 все-таки подался назад, приглашая, разрешая, ожидая проникновения, которого, однако, не последовало — Франкенштейн навалился на него сзади и, все ускоряясь, продолжал тереться о его подставленный зад. М-21 чувствовал, как его спину и плечи хаотично щекочут длинные пряди, слышал тяжелое дыхание и жалел, что не может видеть этого. Еще несколько судорожных рывков и Франкенштейн с довольным мычанием прикусил кожу на его шее, а на поясницу М21 не брызнули теплые капли.
Двадцать первый еще лежал оглушенный, когда почувствовал, что Франкенштейн, повозившись, застегнул свои брюки, сполз немного вбок и теперь лежит рядом, неторопливо размазывая доказательства своего удовольствия по его ягодицам. Океан в голове успокоился, все тело налилось приятной тяжестью, даже оттолкнуть блуждающую по голой спине руку казалось невозможным усилием, безудержно хотелось спать. Не к месту мелькнула мысль о том, что он был липким и грязным и спереди, и сзади, а за испачканный диван хозяин дома ему потом устроит выволочку, хотя сам же был активным сообщником процесса пачканья. Подумав так, М-21 поддернул повыше штаны, и сонно переполз на Франкенштейна – его-то пачкать можно смело — и, посчитав, что с любыми иными вопросами можно будет разобраться уже утром, сдался, погружаясь в сон.
-
-
27.01.2017 в 15:25спасибо за исполнение, автор)
-
-
27.01.2017 в 22:39-
-
28.01.2017 в 09:20Благодарю)))